Музыкальный слух (давнишняя быль)

При нажатии увеличится

При нажатии увеличится

В 53-м году прошлого столетия я перешел в седьмой класс. Мы три года уже жили в Тамбове, но я и душой, и сердцем считал, что мой дом в деревне у деда, в Падах, это от Кандауровки в пяти километрах, а уж она – первая остановка от Тамбова в сторону Обловки. За два дня до начала каникул мать начала собирать мне сумку с продуктами. В таких случаях она всегда выделяла мне деньги, чтобы я сам что-нибудь купил для деда. Он очень любил печень трески, а в ближайшем магазине, который все почему-то называли «цековский», в штучном отделе была целая стенка забита консервами с печенью и крабами. Не знаю почему, но эти копеечные продукты брали неохотно, а мужики шутили, что лучшая рыба – это колбаса. Деду я всегда брал по три банки печени и крабов, и главное, в очереди стоять не надо. Так что мой вклад в первую сумку был. Вторую сумку заняла подаренная мне соседом двухперстовая сеть, восемь метров длиной. Это для меня было самой большой ценностью, которая у меня когда-либо была.

 

В последние годы правления Сталина к празднику 8 Марта цены всегда снижались. Мне кажется, все уже к этому привыкли. Было ли снижение в 1953 году, после его ухода из жизни, не помню. Но вот то, что была объявлена амнистия определенному кругу заключенных, это я помню точно, т.к. отдельные из них промышляли в лесу вблизи нашей деревни. Баб, правда, не трогали, но сумки с едой отбирали, а то и тряпки кое-какие прихватывали. Поэтому, прежде чем отпустить меня на вокзал, мать полчаса читала мне наставления. Я молча слушал, и она осталась довольной тем, что навела на меня страх.

И вот я уже на станции Кандауровка. На перроне народ быстро рассеялся, и только мелькала красная фуражка дежурного по станции. Я дождался, когда поезд тронется, перешел железнодорожные пути и направился к лесу. Мне не терпелось показать деду, какую сеть мне подарили. Начинало уже заметно темнеть. Войдя в лес, я несколько оторопел: все опасности, которые рисовала мне мать, всплыли в моем воображении во всех подробностях. Ладно, сумку с продуктами отберут – это еще полбеды, но вот потерять сеть – это ни в какие рамки не укладывается. Поэтому я развернулся и пошел обратно на вокзал.

В зале ожидания стояли три больших деревянных дивана. Но одном, стоявшем у двери дежурного по станции, устроилась пожилая женщина. Я занял противоположный, подстелив под ноги старую газету, которую мать положила мне в сумку. Зажав в кулаке ручки стоявших на полу сумок, я стал дремать и не заметил, как уснул. Проснулся от громкого мужского разговора. Говорили обо мне и женщине – мол, не плохо бы было нас грабануть, окажись у нас рублей по двести. Не шевелясь, я чуточку приоткрыл глаза и наблюдал за происходящим. Из дальнейшего разговора я понял, что мнения говоривших относительно меня и пожилой женщины разделились. Было уже далеко за полночь, я перестал вникать в разговор, поскольку речь пестрила такими оборотами, которые я вообще не понимал, и незаметно вновь забылся сном.

Сколько спал, не могу сказать. Но когда проснулся, было уже светло. Тех мужиков не было, женщины тоже, испарились и мои две сумки. Я заглянул под диван, но и там ничего. Что скажу деду, как есть проворонил? Обидно стало до слез. Да и дед знал, что я сеть привезу. Вышел на перрон, подошел к большому крану, над которым было написано «кипяток». Я уже знал, что рано утром вода в нем была не особо горячая. Приоткрыв кран, умылся и начал протирать лицо полой рубашки. Вдруг слышу женский голос: «Ну, что, мальчик, встал? Пойдем, заберешь у меня свои сумки». Я так и развел руками: «Ой, Ниночка, спасибо!» А она стояла передо мной: в форме и красной фуражке, лицо ее было несколько смущенным, но очень, очень довольным. Спросила, откуда я знаю ее имя. Я ответил, что на станции все ее зовут именно так. Приятно улыбаясь, Ниночка покрутила головой и повела меня в дежурку. Я взял свои сумки, еще раз поблагодарил ее, а она сияла от того, что сделала доброе дело, и от этого была еще симпатичнее. В ней не было эдакой, как мы иногда выражаемся, красивости, в ней говорила внутренняя чистота. Было трудно понять, откуда исходит эта невероятная привлекательность. Наверное, именно поэтому ее называли не по фамилии или имени-отчеству, а проста – Ниночка.

Я никого не стал ждать в попутчики. Лесная дорога на этот раз показалась мне короче, и я за всеми волнующими детское воображение событиями не заметил тяжести сумок. И вот я уже на опушке, а впереди через луг видны крыши домов – тут я дома.

Лет пять спустя, летом, я собрался навестить родственников в Котовске. В Тамбове кое-что прикупил и шел по скверу, который выходит к площади Ленина. На одной из скамей, установленных вдоль аллеи, увидел Ниночку, в одной руке у нее пирожок, рядом второй – видно, здорово проголодалась. Я прошел, не обращая внимания, походил еще по магазинам и направился на автобусе на вокзал. До конечной оставалась одна остановка, когда в переднюю дверь вошли две контролерши, одна из которых громко попросила приготовить для проверки билеты. Спустя минуту стало шумно: обе контролерши обступили какую-то женщину и требовали заплатить за билет и, самом собой, штраф. Я машинально оглянулся, и у меня прямо-таки вырвалось: «Батюшки, так это же Ниночка». Почему-то у нее не оказалось билета. Она объясняла, что положила билет в сумку, а найти не может.

Я протиснулся в толпе поближе к проверяющим и громко сказал: «Ну что вы набросились на человека, готовы прямо живьем съесть». «Пусть платит», − горланила одна из контролерш. «Подойдите ко мне ближе, я вам заплачу за билет и штраф». Одна из них действительно пробралась ко мне, взяла деньги, сунув в руку квитанцию. Суматоха вокруг Ниночки стихла, автобус развернулся на привокзальной площади и остановился. Народ начал выходить. Я заметил, что Ниночка на всем протяжении конфликта ни разу не обернулась и даже из любопытства не посмотрела, кто же за нее вступился. Она вышла из автобуса с сумками, не поворачивая головы, пошла на перрон, а я свернул в другую сторону.

Этот случай как-то забылся, я уж после армии отработал года два. Однажды возвращаясь от деда, пришел на ту же станцию – Кандауровка. Достал деньги, подал в окошко билетной кассы и попросил один билет до Тамбова. Загромыхал компостер. Из окошка рука протянула мне билет и деньги – ровно столько, сколько я отдавал.

Я в недоумении: «Почему за билет деньги-то не взяли?» Из окошка мне ответил женский голос: «А помните, Вы в автобусе за меня и билет, и штраф оплатили?» «Да вы же не видели того человека», − сопротивлялся я. «Мне совсем не обязательно видеть лицо, достаточно человека услышать. Я вас по голосу узнала». «Это ж какие нужно иметь способности, чтобы один раз услышать и потом через столько лет вспомнить голос», − не унимался я. Весьма довольная кассир продолжала: «У нас в доме всегда пели, и я тоже не отстаю. Моя бабушка всегда говорила, если в доме не поют, значит, и дома-то настоящего нет». Мне пришлось сдаться, и я промолвил: «Ну, у Вас и слух прямо-таки музыкальный». Ей было приятно. Пользуясь тем, что людей не было, я напомнил женщине, как она спасла мои сумки в своей дежурке. «Неужели, и правда это были Вы», − произнесла она таким голосом и заулыбалась той улыбкой, за которую ее, наверное, и называли только Ниночкой. Такое великолепие простоты, с изяществом сотворенное природой, смотрело на меня через кассовое окошко маленькой железнодорожной станции.

Г. Балашов,

г. Тамбов