О торговле детьми в Российской империи на рубеже XIX-XX веков

При нажатии увеличится

При нажатии увеличится

Ещё один штрих о «России, которую мы (они) потеряли» на примере жителей Карелии и в канун Дня защиты детей.

Даже во второй половине ХХ столетия от сельских жителей Карелии можно было услышать рассказы о том, как местные купцы помимо дров, сена, дичи поставляли в Петербург и живой товар. Они собирали малолетних детей у бедняков, обременённых большими семьями, и отвозили их в столицу, где детский труд был широко востребован. Традиционно ребёнок считался «готовым» к отправке в город в 10 лет. Но при возможности родители предпочитали отсрочить уход мальчика из семьи до 12-13, а девочки – 13-14 лет.

На первой неделе Великого поста сотни подвод, в каждой из которых размещалось от трёх до десяти детей, тянулись по крепкому насту из Олонецкой губернии в столицу. Петербургский писатель и журналист М.А. Круковский написал на основе своих впечатлений цикл очерков «Маленькие люди». Один из них – «Приключение Сеньки» – рисует историю крестьянского мальчика, отданного отцом за пять рублей в Петербург. «У крестьян Олонецкого края, – писал Круковский, – во многих прионежских деревушках существует неразумный, бессердечный обычай без особой нужды посылать детей в Петербург и отдавать их мелким торговцам в услужение, «в обучение», как говорит народ». Публицист был не совсем прав. Именно нужда заставляла крестьянина принять непростое решение. Семья на некоторое время избавлялась от лишнего рта, надеясь в будущем получать от «бурлака» (так крестьяне называли проживающих и зарабатывающих «на стороне») денежную помощь.

Торговля детьми, скупка и доставка в Петербург дешёвой рабочей силы становилась специализацией отдельных крестьян-промышленников, которых в быту именовали «извозчиками» или «рядчиками».

Детей снабжали одеждой и провизией на дорогу, и с момента увоза судьба их всецело зависела от случая и прежде всего от возницы-промышленника. «Извозчику» не платили за перевоз, он получал деньги с того человека, которому отдавал в обучение ребёнка. «Понятно, что при таких условиях, – писал житель села Кузаранда Н. Матросов, – последний рыскает по столице и разыскивает место, где ему дадут побольше денег, не спрашивая, способен ли ребёнок к данному ремеслу, хорошо ли ему будет жить и что выйдет впоследствии».

За каждого ребёнка, сданного в учение на 4-5 лет, «извозчик» получал от 5 до 10 рублей. При увеличении срока обучения цена возрастала. Она в 3-4 раза превышала сумму, отданную скупщиком родителям, и в значительной степени зависела от внешних данных, состояния здоровья и расторопности малолетнего работника. Лавочник или хозяин мастерской оформлял ребёнку вид на жительство, обеспечивал его одеждой и питанием, получая взамен право всевластно им распоряжаться. В судебной практике того времени подобное явление фиксируется именно как торговля детьми. Например, хозяйка одной из ремесленных мастерских на суде объясняла, что в Петербурге принято покупать детей в учение, в результате чего покупатель приобретает право пользоваться рабочей силой ребёнка.

Масштабы торговли детьми в конце XIX века, по мнению современников, приобретали громадные размеры. Круковский рисовал удручающую картину, наблюдавшуюся при появлении скупщика ранней весной: «Стоны, крики, плач, иной раз ругань слышны тогда на улицах безмолвных деревень, матери с бою отдают своих сыновей, дети не хотят ехать на неизвестную чужбину».

Не все дети могли быстро привыкнуть к новым условиям жизни в городе. Карельский сказитель П.Н. Уткин рассказывал: «Увезли меня в Питер и определили на пять лет мальчиком к сапожнику. Ну мне стало жить очень плохо. В четыре часа утра разбудят и до одиннадцати вечера на побегушках». Герой повествования решился бежать. Многие по разным причинам уходили от хозяев, вынуждены были скитаться. В рапорте уездного исправника Олонецкому губернатору в конце ХIХ века было зафиксировано, что отданные в учение, а по сути дела проданные в Петербург дети «подчас почти полунагие в зимнее время, прибывают разными путями на родину».

Охрана детского труда законодательно распространялась лишь на крупное производство, где надзор за исполнением законов осуществляла фабричная инспекция. Ремесленные и торговые заведения оказывались вне этой сферы. Законодательно возраст вступления в ученичество не оговаривался. На практике обычно не соблюдалось и установленные уставом о промышленности ограничения продолжительности рабочего дня учеников – с 6 утра до 6 вечера. Условия жизни, в которых оказывались подростки, толкали их на преступления. Треть всех правонарушений, совершаемых малолетними в начале ХХ века (а это были в основном кражи, вызванные недоеданием), приходилась на учеников ремесленных мастерских.

Материалы олонецкой печати дают представление о том, как складывались судьбы проданных в Петербурге детей. Многие из оказавшихся в столице детей вскоре оказывались «на дне» петербургской жизни. О них инспектор народных училищ С. Лосев писал: «В то же время, когда Великим постом в Петербург направляются из Олонецкой губернии подводы с живым товаром, из Петербурга бредут по деревням и сёлам пешком, побираясь Христовым именем, оборванные, с испитыми лицами и горящими глазами, нередко пьяные, смиренные при просьбе милостыни и нахальные в случае отказа в ней, молодые парни и зрелые мужчины, изведавшие петербургское «ученье» в мастерских, петербургскую жизнь…»

Среди них было немало тех, кто в наказание за нищенство или другие проступки был лишён вида на жительство в столице. С детства оторванные от крестьянского труда эти люди разлагающе воздействовали на односельчан. Пьянство, прежде не свойственное карелам, получало распространение в их среде в конце XIX – начале ХХ века, особенно среди молодёжи и 15-16-летних подростков.

Впрочем, немало было молодых людей, которые «удержались на плаву», «адаптировались» к городской жизни. По мнению современников, из всех «ценностей» городской цивилизации они освоили лишь лакейские манеры и так называемую «пиджачную» культуру, состоявшую в манере одеваться по определённому шаблону.

К действительно положительным моментам влияния города на жизнь подростков в конце XIX – начале ХХ века можно отнести расширение их кругозора. В большей мере это относилось к тем, кто проработал на фабриках или заводах Петербурга. Вернувшись в деревню, эта немногочисленная часть молодёжи уже не расставалась с книгой.

И всё же принудительная отправка детей в город вызывала озабоченность прогрессивной части общества. Крестьянин-карел В. Андреев из деревни Сямозеро писал: «Увезённые в город и помещенные в мастерские, они, принуждённые жить в помещениях хуже собачьих конур, питаемые отбросами и разной бурдой, постоянно избиваемые хозяевами и мастерами – большинство хиреет, и гостьей всех этих мастерских – скоротечной чахоткой уносится в могилу. Меньшинство же, перенесшее каким-то чудом все эти мытарства, достигало звания мастера, но, живя в пьяной и развратной компании несколько лет, само заражалось этими пороками и преждевременно сходило в могилу или пополняло ряды преступников. Дельных и работящих мастеров считалось и считается весьма мало».

Ему вторил крестьянин П. Коренной: «Выходят в люди десятки, сотни гибнут. Их душит городская жизнь, отравляет организм, портит нравственно, возвращая деревне людей болезненных, с испорченной нравственностью».