Одной из наиболее хорошо и детально изученных тем отечественной истории, объективно и чрезвычайно широко освещённой прежде всего талантливейшими писателями-современниками, виднейшими общественными деятелями – непосредственными свидетелями эпохи, является тема общественно-политического и экономического положения русского пореформенного крестьянства конца XIX – начала XX века, а именно его ужасающего материального и абсолютно бесправного социального и политического состояния.
Картины убийственной нищеты, безнадёжного, беспросветного и безотрадного полуголодного существования 9/10 русского населения – крестьянства (да и других трудящихся), задавленных грабительскими поборами и долговой кабалой, вынужденных влачить жалкое, убогое существование под гнётом каторжного труда, уродующего человека физически и морально, правдиво и точно приведены в многочисленных произведениях и работах Л.Н. Толстого, Н.А. Некрасова, Ф.М. Решетникова, В.Г. Короленко, А.Н. Энгельгардта, А.И Куприна, А.М. Горького, журналистов и публицистов того времени. Более того, ситуация катастрофического положения крестьянства была столь ужасающей, очевидной и вопиющей, а масштабы её были таковы, что даже в официальных отчётах губернаторов последней трети XIX века, составленных на высочайшее имя, прямо и откровенно подчёркивается бедственное, просто убийственное положение русского крестьянина. Мало того, это положение ещё и ухудшалось год от года и требовало, по мнению, например, тамбовских губернаторов (которых уж точно весьма сложно заподозрить в предвзятом отношении к царскому режиму и в искажении отчётности в пользу крестьян), незамедлительного вмешательства и принятия мер для хотя бы незначительных улучшений существования простого люда, которые позволили бы основной массе населения выйти из состояния перманентного голода и хоть сколько-нибудь приостановить физическое вырождение этого населения (материалы ГАТО). (Правда, всё это так и осталось не более чем словами и благими пожеланиями, ничуть не воплотившимися на практике в какие-либо действия).
Таким образом, очевидно, что условия жизни и быта крестьян европейской части России были не просто тяжёлыми, а прямо невыносимыми даже в благоприятные урожайные годы, и это в самых что ни на есть чернозёмных губерниях.
При таком положении вещей очевидно и то, что недовольство крестьян, тихий их ропот год от года становились всё сильнее и сильнее, справедливо и объективно формируя социальную ненависть к представителям господствующего и других имущих классов, всё настойчивее и определённее толкая к мысли, что дальше так продолжаться не может, что дальше из-за неуёмной животной жадности и паскудного грабежа со стороны помещиков и капиталистов, чиновничества и поповства их ждут лишь преумножение лишений и страданий, голодная смерть, неотвратимая погибель родных и близких. (Тем более что благодаря «отеческой заботе» царя-батюшки и господ-помещиков, выгребавших из деревни весь урожай подчистую, такие трагедии – уносившие от сотен тысяч до миллионов жертв – случались регулярно, с периодичностью цикла в 5-7 лет). И в этих условиях крестьянство царской России систематически оказывалось перед дилеммой: умереть ради сытой жизни и кутёжного угара имущего паразитического класса, либо подняться (пусть и на неосознанный, пусть на стихийный протест, бунт по сути) в надежде если и не изменить что-либо, то хотя бы не зря сгинуть с этой земли, попытаться так или иначе достичь справедливости.
И такие бунты случались всё чаще и чаще в конце XIX – начале XX века, объективно показывая, что режим царской России прогнил и выродился настолько, что даже патриархальная вера в царя более не может удержать в этой верноподданнической покорности самое консервативное, со времён Пугачёва практически всегда покорное властям сословие империи. Что повседневная обстановка и быт крестьян стали настолько невыносимы, а будущее представлялось столь трагичным, что никакие кары и казни усмирения не способны были остановить их справедливое движение за собственное существование, за спасение от голодной смерти. Что главная причина и этого вынужденного массового крестьянского движения, и начавшейся 9 января 1905 года Первой русской революции – это преступная политика царя и его администрации, вкупе с господствующим классом доведших народ до ручки. Политика, которую смело и с полным основанием можно характеризовать как геноцид по отношению к их на тот момент подданным.
И это вынужденно признала даже действовавшая тогда царская власть (до последнего пытавшаяся не замечать, не обращать внимания на бедственное положение населения, на его жалкое существование, несовместимое со званием человека) – в ходе Первой русской революции царизм пошёл на ряд серьёзных мер, которые должны были облегчить положение крестьянства и его успокоить. Но сделано это было ради сохранения собственной власти – власти эксплуататоров и паразитов, власти карателей и палачей, озверевших от перспективы потерять эту самую власть, больше напоминавшую оккупационный режим по своим методам и формам действия. Всё это давно известные, хорошо изученные и устоявшиеся исторические факты и оценки, признававшиеся и признаваемые серьёзными специалистами и в то время, и в советский период, и сегодня.
Казалось бы, говорить по данному вопросу особенно и нечего. Доказывать и объяснять гибельное положение крестьянства на рубеже прошедших веков излишне любому мало-мальски образованному человеку, объективно оценивающему как прошлое, так и настоящее. Однако действительность, как это часто бывает, утверждает обратное, сколь абсурдно это обратное не выглядело бы.
Так и в нашем случае. Несмотря на общеизвестность вышеупомянутых фактов, заявления некоторых официальных лиц правящего политического режима заставляют усомниться в их элементарной исторической осведомлённости касаемо прежде всего положения большинства русского народа, т.е. крестьянства, в конце XIX – начале XX века. Правда, эти, мягко говоря, неоднозначные, а попросту одиозные заявления и предложения сегодня отвергаются большинством общества даже на уровне элементарного здравого смысла, что, конечно же, не может не радовать. Тем не менее хотелось бы напомнить всем так или иначе подзабывшим, как и в каких условиях жил и работал русский народ в «благословенный» период последних Романовых, а также то, кто и каким образом, без зазрения совести и чести, хищнически пользовался каторжным трудом народа, нисколько при этом не заботясь даже об элементарном физическом его выживании, кто взирал на народ не иначе как на расходный материал ради своей праздной, никчёмной и бессмысленной жизни. И здесь необходимо прежде всего показать суть и смысл, практические результаты реформы 19 февраля 1861 года, столь любимой и восхваляемой штатными пропагандистами нынешнего политического режима и неизменно преподносимой как «акт монаршего милосердия и человеколюбия», как действие в интересах многострадального русского крестьянства (попираемого и эксплуатируемого, кстати, на 60 с лишним процентов нерусским по своему происхождению дворянством во главе с самими царями из династии Гольштейн-Готторп-Романовых). В том, что подобная подача и интерпретация нынешней пропагандой целей и задач реформы не имеет ничего общего с реальным положением вещей, легко убедиться на основании официальных документов и положений данной реформы, носившей исключительно дворянский характер.
В рамках данного материала мы не станем подробно останавливаться на достаточно обширной предыстории реформы 1861 года, рождавшейся чрезвычайно тяжело и недопустимо долго, появившейся на свет вынужденно лишь тогда, когда, несмотря на позицию и мнение крепостнически настроенного дворянства, да и самого царя Александра II, тянуть с решением этого вопроса стало чревато тяжелейшими последствиями для государства и правящего сословия (в контексте как внешнего, так и внутреннего положения империи). Это доходчиво и весьма убедительно показала Крымская война 1853-1856 гг. и её катастрофические для Российской империи итоги, заключавшиеся как в разгромном поражении, так и в широком распространении антикрепостнических настроений среди самого крестьянства (что выразилось, в частности, в таком специфическом, но массовом действии, как «запись в ополчение», которая, по слухам, обещала столь вожделенную крестьянами «волю» и «трезвенное движение»), не говоря уже о нарастании обычных волнений.
Главной причиной и первого, и второго явления стало именно сохранение крепостничества, давно превратившегося в деструктивную архаику, сдерживавшего в первую очередь экономическое развитие страны, что не могло не заботить правящий царский режим на фоне провальной войны, унизительного поражения и столь же постыдного Парижского мирного договора 1856 года. Всё это заставило правящего монарха и его администрацию поступиться, хотя и скрепя сердце, своими внутренними убеждениями и принципами и пойти на столь ненавистную «отмену крепостного права». Исключительную вынужденность подобного шага с их стороны исчерпывающе и неопровержимо показывает заявление Александра Николаевича на встрече с московским дворянством в марте 1856 года: «Лучше отменить крепостное право сверху, чем ждать, когда оно само будет отменено снизу!» А вот что это была за «отмена» и чем она обернулась для крестьян, видно из основных положений реформы и прежде всего из выкупной сделки, бывшей по сути ядром всех планировавшихся изменений.
Необходимо отметить, что решение об «освобождении крестьян с землёй» так же было принято далеко не сразу и также под давлением обстоятельств непреодолимой силы, вопреки мнениям и убеждениям большей части дворянства и прежде всего самого Александра II. Он длительное время придерживался позиции неприкосновенности помещичьей земли как сугубо дворянской собственности и считал возможным освобождение крестьян без какого бы то ни было земельного надела, что фактически гарантированно обрекало последних либо на скорую голодную смерть (ввиду неразвитости промышленности), либо на попадание в полную кабалу к своим вчерашним владельцам-помещикам. И лишь бунт эстонских крестьян, освобождённых ранее без земли, произошедший весной 1858 года невдалеке от Петербурга, угроза массовой стихийной люмпенизации крестьянства в короткий срок, а также настроения крестьян в целом (которые не видели и не представляли для себя воли без земли) заставили императора отказаться от этой затеи, хотя и формально (задача фактического сохранения земли за дворянством будет решена более тонко в процессе реформы).
Таким образом, очевидно, что уже в процессе подготовки реформа «отмены крепостного права» хотя и носила столь громкое и обнадёживающее крестьян название, но стремилась соблюсти прежде всего именно дворянские интересы. Более того, не просто соблюсти, но и улучшить положение дворян, всё более и более терявших позиции ведущего сословия, массового разоряющихся и пребывающих в кризисном состоянии, и основные положения реформы это объективно показывают.
В итоге царский «Манифест об отмене крепостного права» и «Положение о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости», опубликованный 19 февраля 1861 года (в день шестой годовщины вступления Александра II на престол), заключал в себе положения, которые предоставили и провозгласили крестьянскую волю во многом формально, сохранив и неполноправное положение огромного большинства русского народа по отношению к другим сословиям, и фактическую зависимость крестьян не только от самодержавного государства, но и по-прежнему от дворян-помещиков. Значительные ограничения и пережитки, остатки крепостничества превращали данный манифест фактически лишь в декларацию намерений царской власти и дворянского государства в отношении основной части своих подданных – крестьян. На деле он мало к чему обязывал вчерашних хозяев в вопросах изменения взаимоотношений с жителями сёл и деревень, но при этом давал полное и официальное право этим хозяевам перестать нести даже формальную заботу и обязательства относительно недавних крепостных, что ранее заключалось в предоставлении последним наделов либо пропитания.
Бывшие крепостные согласно манифесту получали личную свободу (которая ничего не стоила без элементарной экономической и хозяйственной независимости) и некоторые общегражданские права (заключать сделки, открывать торговые и промышленные заведения, переходить в другие сословия). При этом, как и отмечалось выше, крестьяне оставались неполноправным сословием: они по-прежнему платили подушную подать, несли рекрутскую повинность, подвергались телесным наказаниям, были прикреплены к месту жительства (хороша воля!).
Более того, вотчинную власть помещика сменило так называемое крестьянское самоуправление, ведавшее сбором податей и мелкими судебными делами.
Заключалось оно в выборе сельских старост (нынешний режим решил возродить сей «демократический» институт взамен ненавистной ему и окончательно уничтожаемой системы Советов как элемента государственного строя советского прошлого, а также волостных старшин, волостного суда. При этом подобное крестьянское «самоуправление» полностью и безусловно подчинялось правительственным чиновникам (думаю, что многим теперь станет понятно происхождение, да и действительные задачи недавно принятого закона «О публичной власти» и в первом чтении закона «Об общих принципах по организации местного самоуправления в системе публичной власти»).
Сохранялись общинное землевладение (то есть крестьянин не становился собственником и полновластным хозяином даже урезанного надела – наделы передавались не лично крестьянам, а поземельной общине), регулярные переделы земли между членами общины, круговая порука в отбывании податей-повинностей.
Таким образом, власть над крестьянином сохранялась не только со стороны государственной администрации (после введения в 1889 году института так называемых участковых земских начальников – «Положение об участковых земских начальниках» фактически произошло второе издание крепостничества в деревне), но и со стороны общины, полностью контролировавшей крестьянскую личность. Кроме того, осуществлённая в рамках реформы выкупная сделка, являвшаяся для крестьян не чем иным, как актом откровенного грабежа и мошенничества со стороны монархического государства и его господствующего класса – дворянства, сохранила, а может, и усилила власть помещиков над вчерашними крепостными.
Выше подчёркивалось, что в силу обстоятельств монархия не решилась освободить крепостных крестьян без земли официально, однако в ходе подготовки реформы размеры крестьянских дореформенных наделов, и без того небольших, были существенно урезаны в интересах дворянства. Подобные отрезки составили от 20 и более процентов, при этом их местоположение определяли именно дворяне, постаравшиеся затеснить крестьянские наделы таким образом, чтобы создать как можно больше неудобств деревенскому миру: отрезать от водоёмов, лугов и т.п. Делалось это с одной целью – так или иначе сохранить хозяйственную зависимость крестьян от помещиков и вынудить их вновь идти в кабальные арендные и другие подобные договоры. В итоге крестьяне были «отпущены» на откровенно нищенские наделы, размеры которых были таковы, что объективно даже не позволяли взимать урожай в том объёме, который обеспечивал бы им элементарное выживание в течение года. Но даже и такие наделы крестьяне получали не бесплатно, а должны были выплачивать за них выкуп помещикам, так как земля считалась бесспорной собственностью дворян. Выкупная же операция, разработанная царским правительством, была составлена таким образом, что лишь увеличивала зависимость, кабалу и несамостоятельность крестьян русской деревни.
Так вот по условиям выкупной сделки за подобные недонаделы крестьяне выплачивали выкуп, приравненный к сумме, которая бы, будучи положена в банк под 6%, приносила помещику ежегодный доход, равный дореформенному оброку. Таким образом дворянам-землевладельцам стремились компенсировать потерю не только земли, но и крепостного труда.
При этом величина крестьянских наделов и повинностей, от которых исчислялся выкуп, определялась по соглашению между помещиками и крестьянами в рамках размеров, установленных правительством. Условия же выкупа излагались в так называемых уставных грамотах, за составлением которых наблюдали мировые посредники, назначаемые правительством из местных дворян(!). До перехода же на выкуп крестьяне считались «временнообязанными» и продолжали работать на помещика, как и прежде.
Так как крестьяне были не в состоянии осуществить выкуп самостоятельно, то практически полную сумму выкупа за них вносило государство, но – и это самое главное – подобный акт со стороны монархии был отнюдь не жестом альтруизма, а хорошо просчитанной операцией циничного тотального ограбления крестьян, которые должны были возвратить государству долг с процентами, причём цена за землю, переданную таким образом деревне, значительно превышала рыночную. В итоге до 1907 года крестьяне выплатили государству сумму, в два с лишним раза (!) превышавшую размер выкупа, и всё ещё оставались должны. Конец платежам положила лишь Первая русская революция 1905-1907 гг.
Формально помещик мог сколь угодно долго затягивать «временнообязанное» состояние крестьян и пользоваться их даровым трудом – лишь в 1882 г. все помещичьи, а в 1886 г. и государственные крестьяне были переведены на выкуп. Для самих же крестьян выкуп был обязателен, они не могли от него отказаться и продать свой надел и уйти в город, фактически они так и остались прикреплёнными к земле.
В итоге подобной выкупной операции, да и всей реформы в целом, носившей откровенно антикрестьянский характер и проведённой исключительно в интересах господствующего сословия, не только сохранившего за собой землю, но и получившего крупные суммы на реорганизацию хозяйства (что, правда, так и не спасло сходившее с исторической сцены дворянство, продолжившее своё разорение и деградацию), огромная масса сельских тружеников осталась/превратилась в малоземельную. Кроме того, усилились налоговая нагрузка на крестьян и гнёт со стороны дворянского государства. Теперь помимо подушной подати крестьяне вынуждены были выплачивать с убыточных наделов непосильные для них выкупные платежи, а также нести арендные тяготы, поскольку были вынуждены арендовать у помещиков землю, чтобы не умереть с голоду. Таким образом, мужик настолько был сверхобременён податями и платежами (читай грабежами разбойного государства), что они не только «съедали» весь его годовой доход, но подчас и превышали его. В результате неизбежными стали не только разорение большей части крестьян, но и их тотальное обнищание, голод для миллионов и миллионов деревенских жителей. Помимо этого, надолго были фактически законсервированы многие элементы старых производственных отношений: феодальных (отработки, издольщина в качестве арендной платы помещикам) и даже дофеодальных (община).
Неудивительно, что закономерным итогом подобного «освобождения» стали катастрофическое падение материального положения крестьянства, и без того влачившего жалкое существование, и гибельные тенденции, о которых громогласно заговорила писательская элита, пытаясь привлечь как можно более широкой оглаской внимание к разворачивающейся в деревне катастрофе и открыто заявив об «оскудении Центра» – подрыве сил исторического ядра Великороссии.
«Если под голодом разуметь недоедание, не такое, от которого тотчас умирают люди, а такое, при котором люди живут, но живут плохо, преждевременно умирая, уродуясь и вырождаясь, то такой голод уже двадцать лет существует для большинства нечернозёмного центра», – писал в конце XIX века Л.Н. Толстой. Эта фраза великого писателя, мыслителя и гуманиста предельно точно характеризует обстановку в деревне в долгосрочной перспективе в целом. Вторят ему и другие классики-современники.
Однако помимо голода уродующего, деревню сотрясал и голод убивающий, причём регулярно. И вина в этом целиком лежала на царском режиме, остро нуждавшемся в деньгах и в виде хлебного экспорта выжимавшем их исключительно из крестьян. «Не доедим, но вывезем» – эта фраза министра финансов И.А. Вышнеградского была девизом крестьянской политики царизма, вывозившего из России не излишки, а необходимый народу продукт. В итоге разразившийся в 1891 году колоссальный голод и последовавшая за ним эпидемия холеры унесли жизни от 800 тысяч до 2,4 миллиона крестьян. Однако даже когда Вышнеградский, ужаснувшись деянию рук своих, попробовал остановить экспорт зерна и направить его на помощь голодающим, сделать этого ему не позволили. Подобные чудовищные преступления царизма были не единичными случаями, а распространённой практикой, как и ужасающие, античеловеческие сюжеты войсковой блокировки голодающих районов с целью не допустить в города умирающих от истощения, бредущих в поисках спасения и пропитания людей, а уморить их на месте (единственной «действенной» мерой режима был строжайший запрет упоминать в печати слово «голод», вместо него предписывалось использовать термин «недород»).
…Как вам такая «Россия, которую мы потеряли», а?! Те же, кто мечтает её возродить и кается перед монархией, хотели бы себе и своим детям такой жизни?! А вот вам и день сегодняшний: экспорт продуктов перемола из Тамбовской области вырос в 2021 году, по сравнению с 2020-м, в 19 раз! Основная доля из 4,6 тыс. тонн муки – пшеничная. При этом цены на хлеб в Тамбовской области растут и растут. Тем временем врио главы областной администрации ратует за дальнейшее увеличение экспорта производимой продукции и в 2022 году. «Не доедим, но вывезем»?..
Приводимых примеров и неопровержимых свидетельств современников и непосредственных очевидцев тех событий достаточно в архивах, в классических произведениях нашей литературы, в статистических и официальных документах той эпохи. Достаточно ознакомиться даже с небольшой их частью, чтобы сделать объективные выводы относительно целей и задач проводимых царизмом реформ, относительно действительного, а не пасторального положения русского крестьянства.
Все так называемые великие реформы 1860-1870-х годов, и прежде всего крестьянская, преследовали своей целью модернизацию экономики и развитие капитализма в отсталой России, максимально возможное укрепление и консервацию господствующих позиций давно отжившего своё дворянства. На это требовались огромные деньги и значительные человеческие ресурсы, готовые работать в буквальном смысле за скудную пищу. И то, и другое рассчитывали выкачать из деревни и за счёт деревни, за счёт голода и смертей, за счёт трагедий и череды бесконечных издевательств над русским мужиком.
Так как же он, русский мужик, должен был на это ответить?! Учитывая то, что из года в год после реформы его малоземелье лишь усугублялось по причине практически двукратного прироста крестьянского населения (даже невзирая на огромную смертность) к концу XIX – началу XX века при сохранении всё тех же размеров земельных наделов, что обрекало его, уже без какой-либо надежды, на неминуемую голодную смерть в первый же неурожайный год. Что же он, русский крестьянин, должен был чувствовать и что делать по отношению к рваческой «элите» и похабной буржуазии, чуть ли не буквально пивших его кровь, сибаритствующих и пребывающих в диком барстве, устраивающих каждодневный праздник на его высохших от голода костях?! Не только человек, но и последний, самый забитый зверь в подобной ситуации должен будет бороться за свою жизнь, за своё существование. Потому и нарастала год от года справедливая борьба деревни – потерявших надежду, веру и терпение русских крестьян. Нарастала всё больше по мере того, как социальное бытие крестьянина становилось совершенно невыносимым, по мере того, как росло его самосознание, в том числе и за счёт естественных, органических связей с рабочей средой, осуществляемых через отходников, полупролетариев и пролетариев – выходцев из деревни, сохранявших связи с ней.
Красноречиво об истощении долготерпения крестьян и невозможности дальше мириться со своим бедственным положением говорят следующие цифры: в 1895-1899 гг. вспыхнули 82 крестьянских выступления, а за период 1900-1904 гг. их произошло уже 670 (практически десятикратный рост!).
В 1902 году массовые крестьянские выступления на фоне всё того же голода случились на Левобережной Украине, охватили Полтавскую и Харьковскую губернии – поднялось свыше 170 000 человек! И вновь ответом царизма стали массовые репрессии, устроенные с помощью привлечения больших армейских сил. Главной задачей монархического помещичье-буржуазного режима была именно борьба, фактически – война, с русским народом в лице его абсолютного большинства – крестьянством, порабощение и эксплуатация которого и обеспечивали богатство режима. Массовые волнения и выступления крестьян, доведённых властью до отчаяния, происходили и в других губерниях Украины, Поволжья, Центральной России.
Весной 1905 года волнения вновь охватили Прибалтику, Белоруссию, Украину, Среднее Поволжье, Чернозёмный центр. Не стала, да и не могла стать исключением и Тамбовская губерния, где положение крестьян было столь тяжёлым и чудовищным, что выделялось даже на фоне остальной России. Так, в работе «Аграрный вопрос в России к концу XIX века», написанной 1 июля 1908 года, В.И. Ленин, основываясь на глубоком анализе обширного фактического материала, приводит данные о Тамбовской губернии и называет её «главной местностью отработков, кабалы и всевозможных пережитков крепостничества». Особенно много земской статистики, журнальных статей и другого материала о Тамбовщине Ленин изучил, работая над знаменитой книгой «Развитие капитализма в России», в которой объективно показал все невыносимые тяготы жизни крестьянства.
Вторят Ленину (как уже отмечалось выше) и тамбовские губернаторы в своих официальных секретных отчётах императорам в конце XIX века. Особенно широко были распространены на Тамбовщине отработочная аренда и издольщина (составлявшая более половины полученного урожая), они совершенно разоряли и обрекали на голод местных крестьян. Неудивительно, что к началу XX века крестьянской бедноты в сёлах Тамбовской губернии было гораздо более половины от всех хозяйств (так называемые середняки в материальном плане ушли от них недалеко и быстро догоняли, разоряясь и пополняя ряды голытьбы). В таких условиях не спасало даже отходничество – как правило, нищенского заработка хватало лишь на оплату долгов всё тому же антинародному государству. Неудивительно и то, что, находясь под таким тяжелейшим экономическим гнётом, граничащим с геноцидом, крестьяне Тамбовщины, невзирая на чудовищные репрессии царизма, поднялись вместе с другими несчастными, и в 1906 году волнениями крестьян было охвачено большинство уездов страны.
Такое массовое движение крестьянства не только в годы Первой русской революции (начавшейся, кстати, с акта беспричинного государственного террора царизма, его преступления против человечности в отношении мирного, даже верноподданнического шествия изнурённых рабочих и членов их семей, искавших милости царя), но и в дореволюционное время убедительно доказывает, что крестьянские выступления были отнюдь не частным случаем, вызванным частными причинами, а вынужденным справедливым ответом на невыносимые условия существования, в которые их сознательно поставил царизм и его помещичье-буржуазная клика. Ответом же на крестьянский протест со стороны царского правительства и его извергов-сатрапов на местах стали не сколь-нибудь незначительные улучшения жизни и положения подавляющего большинства русского народа (такие улучшения были объявлены лишь тогда, когда правящий паразитический класс во главе с Николаем Кровавым понял, что теряет власть, а вместе с ней и возможность безнаказанно грабить и измываться над русским народом, впрочем, эти «улучшения» стали всего лишь очередным обманом), а невиданные кровавые расправы над крестьянством с массовым привлечением армейских подразделений и полицейщины. С чудовищной силой проявились они и на Тамбовщине.
«Государство расположилось в России, как оккупационная армия», – писал А.И. Герцен ещё во второй половине XIX века, характеризуя царский режим. Одним из самых кровавых карателей царского режима в 1905 году стал тамбовский губернатор фон дер Лауниц, с невероятной жестокостью и размахом поведший в буквальном смысле войну против местных крестьян и рабочих. Собственно это и снискало ему зловещую известность – массовые внесудебные расстрелы и расправы силами армейских частей, учинённые над крестьянами и рабочими, чаще всего без какого-либо и формального повода. Так, одним из многочисленных примеров подобных зверств губернатора фон дер Лауница стала военная расправа над рабочими рассказовской суконной фабрики Асеевых (потомки которых позже поддержали Гитлера и Третий рейх при нападении на СССР). Расправа случилась только за то, что рабочие осмелились отправить Лауницу прошение с просьбой защитить их от произвола фабриканта (в этом тамбовский губернатор, вероятно, решил равняться на правящего русскими царя Николая из династии Гольштейн-Готторп-Романовых). От Лауница не отставали в жестокостях и зверствах, творимых над трудящимися Тамбовщины, и его подопечные Луженовский и Богданович, в полной мере подтвердив характеристики режима, данные А.И. Герценым и Л.Н. Толстым: «Собрались злодеи, ограбили народ, набрали солдат, чтобы охраняли их оргию, и пируют»…
История давно расставила всё по местам и дала свою объективную оценку и различным мелким сатрапам-карателям лауницам, луженовским, богдановичам, и самому породившему их царизму, так бесславно и бездарно канувшему в Лету даже не в результате предательства или военного поражения (способного случиться со всяким), а по причине собственного глупого чванства, никчёмного деструктивного паразитизма антинародного и антинационального характера (всегда и везде свойственных режимам всевластия буржуазии). Даже сейчас, несмотря на тридцать лет господства лживой агрессивной антисоветской пропаганды, уделяющей значительное внимание грубой фальсификации истории нашей страны и пытающейся слепить и навязать пасторальный образ «России, которую мы потеряли» (вероятно, столь дорогую сердцу правящего режима именно такими сюжетами, как рассмотренный выше), абсолютное большинство общества объективно оценивает царизм и все его «прелести» для простого народа.
Тем не менее время от времени встречаются индивидуумы, громко именующие себя общественниками, публицистами, краеведами и даже историками (хотя, как правило, ко всем этим сферам не имеющие никакого отношения). С упорством (свойственным, как говорят специалисты, людям особенным) требуют они поднять на щит извергов прошлого и установить им памятники прямо-таки там, где они и прославились своими зверствами, – и царским сатрапам, и военным преступникам, и зачастую пособникам нацистов. Не останавливают этих «особенных» индивидуумов даже вердикты Верховного Суда РФ, как, например, в отношении таких военных преступников, как Колчак, Шкуро, Краснов и прочие подонки. Предъявлять претензии к таким «особенным» «общественникам», конечно же, неразумно, требовать от них нечего – тут только посетовать можно на вовремя не оказанную помощь, да посочувствовать их особенности.
Но когда с такими же инициативами начинают выходить официальные лица, ссылаясь на подобных «общественников», то не могут не возникать вполне себе резонные вопросы: что же это и чем обусловлено? То ли это провальная попытка пиара и, так сказать, демонстрация демократических принципов управления при банальном незнании исторической стороны вопроса? (Кстати, к вопросу о демократии – действительно открытые опросы на тему установления памятника фон дер Лауницу, прошедшие в соцсети Вконтакте в крупнейших группах Тамбовщины, показали не только 95% противников подобной инициативы среди участников опроса, но и жесточайшую критику как самой инициативы, так и её авторов). То ли мы наблюдаем сознательную провокацию, имеющую своей целью изучение мнений и настроений общества, то ли это равнение на «кумиров», связанное с личными внутренними убеждениями, политическими взглядами и симпатиями к подобным «методам управления»?
В любом случае и при любом варианте всем нам есть над чем задуматься. И задуматься обязательно стоит: куда и к чему мы придём при таких тенденциях, уважаемые товарищи. Власть имущим же, выступающим с такими инициативами или их поддерживающими то в одном, то в другом регионе России, хотелось бы пожелать почаще перечитывать (а может, и читать) историю России и для блага людей и прежде всего для собственной же пользы.